Юрий янковский - полвека охоты на тигров. Страшные истории и мистические истории

Юрий Михайлович Янковский

Ю. М. Янковский. Корея, 1930-е гг.

К читателю

Книга, которую Вы держите в руках, уникальна. Выпущенная в 1944 году в Харбине, в издательстве «Т-во Заря», тиражом пятьсот экземпляров, книга Юрия Михайловича Янковского «Полвека охоты на тигров» в нашей стране выходит впервые.

Ею издательство «Уссури» открывает краеведческую серию «Арсеньевская библиотека», названную по имени выдающегося путешественника, ученого и писателя Владимира Клавдиевича Арсеньева. Тридцать лет своей жизни отдал В. К. Арсеньев изучению нашего Дальнего Востока, став непревзойденным знатоком его во всех отношениях.

«Арсеньевскую библиотеку» составят книги знаменитых и пока малоизвестных авторов, патриотов края, многие из которых никогда не переиздавались после 1917 года.

Издательство благодарит хранителей Приморского краеведческого музея имени В. К. Арсеньева, любезно предоставивших для издания редкие фотографии семьи Янковских.

Текст книги публикуется в современной орфографии и пунктуации, за исключением редких случаев, несущих приметы авторского стиля или охотничьей терминологии, также исправлены явные опечатки харбинского издания.

Янковский и Янковские

Мой отец Юрий Михайлович Янковский родился в семье отбывшего царскую каторгу за участие в Польском Восстании 1863 года польского шляхтича, пана Михаила Янковского и коренной сибирячки, иркутянки Ольги Лукиничны, урожденной Кузнецовой. Дед, проработав после каторги пять лет управляющим золотого прииска на острове Аскольд, арендовал, а позднее приобрел в собственность девственный гористый полуостров на берегу Амурского залива под Владивостоком, который теперь носит его имя.

Хозяйство там повелось с нуля. Началом конного завода в 1879 году явился невзрачный российский жеребчик Атаман и десяток крохотных корейских, маньчжурских и монгольских кобылок, четырех из которых со всем приплодом в первую же зиму задрал тигр. Пантовое оленеводство - с трех забредших на полуостров из тайги пятнистых оленей. Первая в России плантация женьшеня возникла из горстки корешков и семян, доставленных аборигенами - тазами. Они же подсказали, что полуостров этот носит старинное удэгейское название Сидеми.

С годами в семье Янковских появилось четыре сына и две дочери. И все дружно трудились. «Приказчиков» - как отметил в своих записках дед - на хуторе не держали, во всех делах обходились своими силами. Только пастухами растущего стада работали в основном корейские переселенцы.

Хозяева Сидеми с первых шагов встретились, казалось, с непреодолимыми препятствиями. В те годы, помимо четвероногих хищников - тигров, барсов, волков и медведей, поселенцев грабили профессиональные маньчжурские разбойники хунхузы: неохраняемая граница пролегала всего в полусотне километров. При их зверском нападении в июне 1879 года погибла жена соседа, капитана Гека, его рабочие и шестилетний сынишка. Янковский остался с покалеченной рукой. Однако это не остановило упрямых первопроходцев: Гек женился вновь, продолжил на своей шхуне промысел китов. Янковский не оставил идеи разводить и совершенствовать любимых лошадей. Всего с одним помощником отправился по санному ямщицкому тракту за пять с половиной тысяч верст и пригнал своим ходом из Западной Сибири, не раз рискуя жизнью, табун прекрасных производителей томской породы, затратив на это путешествие десять месяцев! А сын Юрий двадцатилетним парнем отправился в Америку, где изучал коневодство простым ковбоем техасских прерий и на третий год привез на пароходе из Сан-Франциско чистокровных английских скакунов.

К концу XIX - началу XX столетия именье Сидеми стало своего рода образцом для Уссурийского края. Сотни прекрасных лошадей пополняли кавалерию и артиллерийские части, тянули плуг русского переселенца-хлебопашца, с блеском выступали на бегах и скачках, украшая полки гостиной старого дома серебряными кубками.

Стадо оленей за эти годы перевалило за две тысячи голов. Плантация женьшеня насчитывала десятки тысяч корней.

Старший сын М. И. Янковского от первого брака Александр отделился рано. Фантазер и непоседа, он то строил шлюзы на Панамском канале, то добывал золото в Клондайке, то путешествовал по Камчатке. Главным хозяином на Сидеми стал Юрий. Другой брат, Ян, организовал оленеводство на мысе Гамова, неподалеку от Посьета. Младший, Павел, ушел на Германскую, воевал на Западном фронте, а потом - в составе Русского экспедиционного корпуса в союзной Франции. Сдав дела Юрию и жене, Михаил Иванович уехал лечиться сначала в Семипалатинск, а оттуда на Кавказ. Он умер от воспаления легких в Сочи в 1912 году.

Юрий Михайлович женился на старшей дочери владивостокского пароходовладельца, китаеведа М. Г. Шевелева - Маргарите. Пристроил к старому дедовскому дому-крепости величавый белый замок с башней, где на флагштоке развевался голубой флаг с черно-золотым гербом старинного польского рода «Новина»…

Для борьбы с четвероногими и двуногими хищниками на всех вершинах гор были установлены егерские сторожки, связанные телефонами с центральной усадьбой. (Кстати, теперь, через пятьдесят лет, ныне существующий на полуострове оленесовхоз «Амурский» телефонов по сей день не имеет.) Я хорошо помню организацию работы тех лет. Тогда не проводилось никаких растянутых на часы утренних пятиминуток. Все распоряжения на завтра отдавались с вечера, и каждый сотрудник знал - что ему делать, за что он в ответе. Отец с зарею бывал уже в седле, объезжая все работы, часто за пределами полуострова. А двое вооруженных дежурных ежедневно скакали верхом в объезд полуострова.

В этом хозяйстве никогда не возникало палов, за десятилетия поднялись прекрасные леса, едва ли не всех дальневосточных пород. Дом-замок, олений парк, лошади, женьшень, рыбалка постоянно привлекали внимание любителей природы, ученых. Гостями Сидеми побывали будущий президент АН СССР Комаров, поэт Бальмонт, писатель Арсеньев, натуралисты Дыбовский, Мольтрехт, Дэсулави. Губернаторы взяли за правило демонстрировать полуостров Янковского всем высоким гостям Владивостока. Хозяйство процветало…

Однако к лету 1922 года сгустились политические тучи. Шла к концу гражданская война, белые армии откатывались в Маньчжурию, Корею, Китай. Юрий Михайлович понимал - что, несмотря на все заслуги перед краем, ждет его как помещика. И решил эмигрировать в Корею. Благо, бывал там в юности, имел немало друзей из числа бывших работников имения. Благодаря деду фамилия Янковских была весьма популярна в Стране утренней свежести. Был контакт и с японской администрацией этой страны. Итак, осенью 1922 года все домочадцы, рабочие и служащие, пожелавшие уехать, пересекли пограничную реку Туманган: кто верхом, кто на ледокольном катере «Призрак».

Первые годы эмиграции в корейском городе Сейсин (Чонгджин) были очень трудными. Чтобы обеспечить каждого из беженцев, отец был вынужден распродать все, что удалось в спешке захватить с полуострова: лошадей, коров, катер, автомобиль, много другого имущества. Жили скудно, зарабатывали на жизнь как могли. Одной из статей дохода стала охота.

Только через несколько лет Юрий Михайлович сумел приобрести участок земли около горячих ключей Омпо, в пятидесяти километрах на юг от Сейсина. Создал там хутор и дачный поселок, который нарекли Новиной. Душой Новины была, конечно, наша мама, но, увы, она там и похоронена. А на этом курорте летом принимали дачников и туристов из Харбина, Сеула, Тяньцзина, Шанхая и даже из Европы. Приручили пойманных в лесу пятнистых оленей, вырастили сад, завели пасеку, молочных коров. Приобрели пару автомобилей. И все-таки самым популярным и любимым занятием мужской половины Янковских всегда была охота. На фазанов и гусей, на коз, кабанов, медведей, пантачей-оленей и изюбров, на хищников. Но трофеем номер один всегда оставался тигр.

В этом хозяйстве никогда не возникало палов, за десятилетия поднялись прекрасные леса едва ли не всех дальневосточных пород. Дом-замок, олений парк, лошади, женьшень, рыбалка постоянно привлекали внимание любителей природы, ученых. Гостями Сидеми побывали будущий президент АН СССР Комаров, поэт Бальмонт, писатель Арсеньев, натуралисты Дыбовский, Мольтрехт, Дэсулави. Губернаторы взяли за правило демонстрировать полуостров Янковского всем высоким гостям Владивостока. Хозяйство процветало…

Однако к лету 1922 года над краем сгустились политические тучи. Шла к концу гражданская война, белые армии откатывались в Маньчжурию, Корею, Китай. Юрий Михайлович понимал, что ждет его как помещика. И решил эмигрировать в Корею. Благо, бывал там в юности, имел немало друзей из числа бывших работников имения. Благодаря деду фамилия Янковских была весьма популярна в Стране Утренней Прохлады. Итак, осенью 22-го все домочадцы, рабочие и служащие, пожелавшие уехать, пересекли пограничную реку Туманган, кто верхом, кто на ледокольном катере «Призрак».

Первые годы эмиграции в корейском городе Сейсин (Чонгджин) были очень трудными. Чтобы обеспечить каждого беженца, отец был вынужден распродать все, что удалось в спешке захватить с полуострова: лошадей, коров, катер, автомобиль, много иного имущества. Жили скудно, зарабатывали на жизнь как могли. Одной из статей дохода стала охота.

Только через несколько лет Юрий Михайлович сумел приобрести участок земли около горячих ключей Омпо, в 50 километрах к югу от Сейсина. Создал там хутор и дачный поселок, который нарекли Новиной. На этом курорте летом принимали дачников и туристов из Харбина, Сеула, Тяньцзина, Шанхая и даже из Европы. Развели пойманных в лесу пятнистых оленей, вырастили сад, завели пасеку, молочных коров. Приобрели два автомобиля.

Самым популярным и любимым занятием мужской половины семьи Янковских всегда была охота. На фазанов и гусей, на коз, кабанов, медведей, пантачей-оленей и изюбров, на хищников. Но трофеем номер один всегда оставался тигр.

Мой отец рос в те годы, когда тигры были непримиримыми врагами животноводов. Давили не только лошадей и оленей, но и коров, свиней, собак. Пятнадцатилетним юношей Юрий с братом Александром убили тигрицу, стащившую с коня и рвавшую на снегу их любимого «дядьку» богатыря Платона Федорова. Все это, несомненно, породило особую страсть к охоте на тигров. В конце концов отец сам угодил в лапы разъяренной тигрицы. Но в последний момент его спас сын Юрий.

В 1944 году в Харбине вышла книга отца «Полвека охоты на тигров», куда вошла серия невыдуманных рассказов.

Жизнь Юрия Михайловича оборвалась трагично. После войны с Японией он был арестован, осужден на 10 лет и этапирован в Сибирь. Наша последняя встреча состоялась в лагере на Первой речке Владивостока в мае 1947 года. Мы не смогли даже обняться. Я сидел в ЗУРе - зоне усиленного режима, и мы сумели только пожать друг другу руки сквозь ячейки проволочной ограды. А позднее, по неисповедимой каторжной судьбине, отец встретился в сибирском этапе и два дня просидел рядом на нарах с младшим сыном Юрием, которого везли в Казахстан. Тем «самым маленьким» сыном, который за несколько лет до этого пристрелил подмявшую отца тигрицу. Многое из жизни нашей, некогда большой дружной семьи успели они вспомнить за эти два дня…

Мы с женой, освободившись, переписывались с отцом и ждали его в Магадане. В Тайшете, только что отбыв свой десятилетний срок, поджидала, чтобы ехать вместе, его племянница, дочь убитого террористом в Шанхае младшего брата Павла. Сохранились письма отца из лагеря, очень спокойные, философские письма.

Он сообщал, что последние пять лет работает в «зоне» дворником, пишет свои воспоминания о Приморье, Корее, Америке. Получает за работу пять рублей в месяц, но что этого на бумагу и карандаши ему хватает. Я перевел ему триста рублей. Он благодарил, сказал, что теперь «богат как Крез»…

Отец не дожил до освобождения какие-то недели, может быть, дни. Простудился и умер в лагере в мае 1956 года. Последний его адрес на конвертах: «Иркутская область, Чунский район, п/о Сосновка, п/я 90/2–237». Это где-то на дороге Тайшет - Братск.

Мне не довелось поклониться его могиле. Лагерные кладбища давно, как правило, сровняли с землей.

Первый трофей

К сожалению, я помню деда только по рассказам старших. Наша единственная встреча состоялась, когда мне не было двух лет. Тогда дед и завещал мне замечательную зауэровскую трехстволку.

Мне рассказывали родители: отправляясь в свое последнее путешествие в Сочи, уже прощаясь, дед поднял меня на руки, поднес к стене кабинета и, заставив тронуть рукой висевшее там ружье, сказал:

Вот вырастешь - будет твое!

Это было прекрасное охотничье оружие, выполненное в Германии по его чертежу. Два верхних гладких ствола 16-го калибра, нижний нарезной, под сильный боевой патрон калибра русской трехлинейки. Конечно, еще курковое: левый курок при переводе рычажка работал на пулевой ствол.

Но отец долго не разрешал мне пользоваться дедовским подарком.

Ты должен начинать охоту с шомполкой, как я, только тогда из тебя выработается настоящий, выдержанный стрелок и охотник. Из современных, да еще скорострельных научиться палить успеешь…

Оглядываясь назад, не могу не согласиться с его взглядами: шомполка с детства - большая и серьезная школа для охотника на всю жизнь. Учит и подкрасться поближе, и бить только наверняка с первого выстрела - больше ведь рассчитывать не на что. А тогда мне это решение казалось очень несправедливым.

Но вот мне уже тринадцать, я получил право владеть дедовским ружьем после пяти лет «шомпольной» подготовки…

В весенние каникулы отец обещал взять нас с братом, которому в ту пору было всего десять лет, в горы на кабанов.

Нужно добыть окорока к Пасхе. Готовьтесь, завтра едем…

На Дальнем Востоке под сороковой параллелью у моря в марте уже почти весна, но в высоких горах еще много снега, а на хребтах едва проходимые сугробы. В тени морозно, на солнце тает. Солнцепечные склоны уже все желтые, в сиверах - зима.

Добравшись поездом под самый перевал станового хребта, мы ушли на несколько километров от маленькой таежной станции и остановились в знакомой голубой фанзе, одиноко прилепившейся у подножия одного из отрогов мощного становика. Эта корейская хата была оштукатурена необыкновенного цвета глиной, отчего действительно выглядела совершенно голубой.

Нас, как старых знакомых, встретили особенно радушно. Охотники, помогающие бороться с грабителями и без того бедных пашен - кабанами, были кровными союзниками, пользовались большим уважением и заботой. Нам отвели у-пан - «верхнюю» комнату, предназначенную для старшего в доме или для гостей. Фанза ведь одноэтажная… Мы уютно расположились на чистеньких циновках теплого, отапливаемого пола - кана. Зимой это особенное удовольствие.

Оклеенная специальной «шелковой» бумагой дверь выходит прямо на открытое крыльцо. В середине двери врезано малюсенькое стеклышко размером в спичечную коробку. Залаяла на улице собака, старик приложил глаз к стеклышку - ему все видно…

В первое утро папа пошел один, предоставив нам полную свободу действий. Помню, мы выехали после масленицы, и нам дали в дорогу блинов. Рюкзаков у нас с братом еще не было; блинчики, соль и спички мы сложили в маленькие белые мешочки из-под муки, заткнули за пояс и отправились. У меня были знаменитая дедовская трехстволка и складной нож на веревочке в кармане. У брата - только перочинный ножичек. Кого мы искали? Вероятно, рябчиков или зайцев, мечтая, разумеется, и о кабане. Но лазали в основном по крутым солнцепекам в дубняках, по сильно шуршащему опавшему листу и до обеда ничего не нашли. Солнце уже хорошо пригревало, блины не давали покоя, и мы чуть за полдень уселись в середине южного склона в старом кабаньем гайне, вытащили свои мешочки…

Рассказы южноуссурийского охотника (И. Алмазов)

* (Из журнала "Природа и охота", 1890, № 4, стр. 73 - 103. )

Утром, проснувшись и еще не посмотрев в окошко, только по тону потолка и стен да отсвету на столах и стульях догадываешься, что выпал снег. Хоть и хороша для охоты пороша, но на мою душу она всегда нагоняет холод и жалко прощаться с засыпанной снегом преобразившейся знакомой окрестностью на долгое зимнее время.

Зима здесь суровая, с сыпучим и скрипучим снегом, и если отогреет на солнцепеках, то настоящего лыжного наста не бывает - настывает только легкая корочка, которая, ломаясь под ногой, предупреждает осторожное животное. Орешники и дубняки здесь листья на зиму не сбрасывают, замерзнув, они звенят при ходьбе по ним, как металлические. В этих местах коренная зима, то есть от окончательно установившегося снега до прилета самой ранней утки, когда уже начинают просвечивать солнцепеки и порядочные проталины на реках, тянется с половины ноября до середины марта, - следовательно, четыре месяца, да около рождества поболее полумесяца прижмут морозы градусов в 25 - 30.

По первым порошам добывается довольно много зверя: снег мягкий, мелкий, мокроватый, ходьба не слышна, ночевки теплые. Опавшая с лесин кедровая шишка и дубовый желудь еще наверху, и разный зверь ходит повсюду. Следить его удобно, а главного бича - мошки, держащейся еще даже при первых заморозках, в эту пору не существует, и всякое животное жирно и с хорошей шкурой.

С первым снегом бывает ход барловой козы * . Это самая доходная статья здешних промышленников. Годами уже замечены постоянные места валовых переходов коз, и все, кто имеет винтовки, выбираются на эту охоту, предупреждением которой служит густо валящий снег и передовые небольшие партии коз.

* (Сибирская косуля с еще неполностью отросшим зимним волосом. Ред. )

Вся охота заключается в том, что со светом стрелки рассаживаются по тропам в тех местах, где преимущественно идут козы: запасаются неограниченным числом патронов и берут даже по нескольку винтовок. Пальба в табуны идет без счета. Палят в середину сбившихся в кучу от первых выстрелов табунов, и бьют коз иногда на большие расстояния, поднимая прицел. При удачно рассчитанном прицеле часто случается, что одной пулей вышибают по две-три козы за раз. Коз, конечно, до прохода табунов, и даже до вечера, не подбирают, а стараются только выпустить побольше патронов.

На главных направлениях хода косули идут преимущественно табунами по 60, 100 и более голов, сторонами идут и небольшие табунчики.

Козы в эту пору ценятся довольно разнообразно: бывает, что мясо стоит от 1 до 2 рублей за пуд; бывает, что коза стоит рубль, а шкура 50 копеек, а иногда и вся коза вместе со шкурой ценится около 1 рубля для круглого счета.

В один барловый ход, продолжительность которого зависит от дружности выпавшего снега, выгоняющего козу на менее снежные и более обильные кормом места, как говорят, хороший охотник добывает до 100 и более туш.

Битая дичина санным путем идет в Никольское, во Владивосток. Шкуры выделываются по деревням и в продажу идут преимущественно уже сшитыми в дохи, которые спасают неопытных путешественников (продавших теплые пальто) от морозов. Худо выделанные шкуры инородцы используют вместо тюфяков и на другие хозяйственные поделки.

Много погибает коз за этот ход и от охотников и от зверя. Хорошо еще, что наша сторонка не изобилует волками, а то я воображаю, как быстро переводилось бы это дорогое охотнику благородное животное. Мне кажется, что только исконной ненавистью между кошачьей и собачьей породами можно объяснить то, что здесь волки попадаются веоьма редко и то более у таких населенных пунктов, где уже появление тигра сделалось редкостью.

Морозы усилились, снега глубже. Козы уже прошли, и все звери ютятся в теплых падях и кедровниках. Охота сделалась трудной из-за шума снега и кустарника, и редко удается заядлому охотнику, пробродив чуть ли не целый день, встретить одиночную, не ушедшую еще козу.

Медвежьих берлог тут не заламывают, да и мало находят. Изредка бьют медведя в берлогах копьями инородцы во время собольего промысла.

Кабан в кедровниках осторожен и быстро уходит по глубокому рыхлому снегу; изюбр тоже; а лыжи еще совсем не держат, тем более в таких местах, где кедры и где мало хватает солнцем и холодом. Конечно, хорошему промышленнику, обладающему временем и терпением, охота в это время открыта. Но таких немного, а я говорю о большинстве.

Разумный охотник вешает в эту пору тяжелую винтовку, вычистив и смазав ее впрок на несколько месяцев, и только изредка осматривает ее, а в уме с любовью перебирает минувшие дни и строит самые лучезарные картины на будущее.

Место отдыхающей серьезной подруги охотника - берданки - заняла служащая для забавы и менее любимая малопулька. В годы, урожайные на тетеревов, ей и скучающему охотнику достаточно работы в самое безохотное время.

Не стану описывать стрельбу этой птицы осенью с подхода, без чучел и без нагона, так как это самая обыкновенная охота, и у нас отличается только тем, Что дробовику предпочитается винтовка, как дающая возможность стрелять на более далекое расстояние, и тем, что пуля, попав, редко когда не убивает птицу, а вместе с тем при промахах не пугает ее и ее соседей. Если стрелок хорошо укрыт и удачно сообразовал мушку с дистанцией, то птица, как очарованная, сидит, прислушиваясь к музыке летящих пуль... И даже мне случалось замечать, что когда обвысишь немного, то птицу как будто толкнет что-нибудь сверху, и она прижмется к ветке, но не улетает.

Густые таловые и ильмовые острова по берегам и березняки по болотам - любимый приют тетеревов, а когда выпавший снег неглубок и был урожай на желуди, тетерева долгое время кормятся на горах.

В это же время хороша охота на рябчиков, недурна охота на фазанов, которые приближаются к жилью, особенно там, где есть хлебные клади.

Но вот прибавилось снега, приударили посильнее морозы, - кончилась и эта охота, и многочисленные тропы, натоптанные человеком вдоль берегов рек и ключей, по вершинам хребтов, окраинам лесов, заметно засыпались и сократились; остались только тропы между жилыми строениями, к служебным зданиям и - более торные - к товарищу на винт или рюмку водки, да на посты к денежному ящику и пороховому погребу...

Человек, как и зверь, оставил себе необходимые пути. Зверь тоже приютился в теплых падях, в кедровниках и у незастывших ключей: там его питье, ночлег и пища.

В кедровниках тихо: не берет ни мороз, ни ветер, насту совсем нет и снег мельче. Медведи забрались в самые глухие сивера и утесы и редкий из них не лег в берлогу. Кабан копает из-под снега кедровую шишку и иногда вылезет на кустарные дубовые и ореховые солнопеки, если они не сильно пристыли и нетрудно добывать опавший по осени орех.

Тигр, как пастух, держится поближе к кабану и лакомится по мере надобности свиньями и поросятами. Изюбр, коза - все разбились по теплым падям и тоже, преимущественно на окраинах кедровников, жуют дубовые не осыпавшиеся листья, кору и прутья с кустарников, кое-где торчащую у ключей высокую омертвевшую траву.

Всем тяжело в эту пору, и холодно, и голодно, и скучно. В тайге тишина; редко где треснет от мороза лесина или прокаркает ворона, сорвавшись, как оглашенная, неведомо куда и зачем.

Здешний некорыстный зайчишка * , далеко отставший от своего российского собрата и ростом и удалью, боится показаться на свет божий и лазит по самым трудным оврагам с кустами и валежником: никогда его не увидишь не только так, но и с собакою, а если и случится поднять, то тотчас куда-нибудь пропадет, как в землю провалится, случалось даже добывать их из пустых повалившихся деревьев.

О соболе и белке я молчу, так как это дело промышленников, и то преимущественно инородцев (гольдов, орочен, тунгусов и других) * , - а сам я, грешным делом, только один раз и видел соболя - этого шустрого зверька - и то не в пору его меха.

* (Теперь эти народы называются нанайцы, орочи, эвенки. Ред. )

В сущности снег здесь начинает выпадать около половины октября и держится непрочными порошами до конца его, а уже окончательно устанавливается в первой половине ноября. Только до этой поры и можно считать время благоприятным для охотника.

Февральское солнце настолько сильно обогревает солнопеки, что самые отвесные места, преимущественно камни, быстро оголяются: на долинах и отлогих солнопечных местах за ночь намерзает наст и появляется возможность почти до полудня гонять зверя на лыжах. Подошли еще более тяжкие времена для изюбра и, особенно, косули: плохо вооруженный гольд бьет их в эту пору, не нуждаясь в винтовке. С одним ножом или копьем на лыжах он легко догоняет косулю или загоняет изюбра, которые, порезав ноги и выбившись из сил, в глубоком занастовевшем снегу беззащитный с ревом падают под ударами ножа часто целыми табунами (козы).

Изюбра же в этом случае большей частью преследуют с собаками, что делают даже корейцы - вовсе не охотники.

Главное умение гольдов - это выгнать коз в большой солнопек, так как в сиверу снег совершенно рыхлый и глубокий и зверь свободно уходит от лыжников. Но раз козы попались в хорошем редколесном солнопеке, то надо только увидеть это преследование! На лыжах, один или вдвоем, ловко заворачивая найденный табун, не разбивая его и не торопясь, гонят косуль на хорошее место, т. е. на длинный солнопек с редколесьем.

Лишь только это достигнуто, начинается гонка.

Тонконогий, поджарый гольд на своих легких лыжах несется с ужасающей быстротой и сверху вниз, и по косогору, извиваясь ловко между деревьями. Для того, чтобы больше напугать коз, он иногда дико ревет во все горло, размахивая копьем или шапкой. Ошалевшие козы, проваливаясь на довольно твердом и глубоком снегу, бьются из последних сил, чтобы уйти от преследования. Порывистые скачки их делаются все реже и меньше, и, еще не достигнув подошвы, козы одна за другой падают под ножом охотника. Если преследование ведется не так энергично, то козы уходят дальше и немногие из них становятся добычей, потому что, не видя сильной опасности, коза идет спокойнее, не надрываясь, и шнуром, т. е. одна за другой, прыгая уже в разбитую ямку более сильного передового.

В феврале 1885 г. мне с несколькими охотниками-солдатами удалось побывать на подобного рода охоте. Дело в том, что вследствие чумы скота был объявлен карантин и батальон был без мяса: надо было его добыть, и две партии охотников человек по пять отправились в разные стороны.

С одной из партий отправился и я.

В течение двух с половиной дней нам удалось разыскать два небольших табуна коз, из них часть успела ускакать на уже оттаявшие крутые склоны; убили всего 18 штук, да двух взяли живьем, совсем не поранивши и не помявши.

Один молоденький гуранчик * (с двумя отростками на рогах) долго после этого жил у меня и сделался совершенно ручным: бил моих собак, когда они заходили в его помещение, шел на кличку "Васька" и не стремился убежать. Замечательно то, что он сделался ручным чуть ли не в тот же день, как его притащили в зимовье; он стал ходить по рукам между охотниками, есть хлеб, овес и сено. В пару ему в то же время подарил мне косулю знакомый гольд. Хотя животные жили у меня одинаковое время, но косуля всегда была почти совершенно дикая и, не взирая на дружбу с гураном и покорность ему, постоянно норовила улизнуть в горы.

* (Гуран - местное название косули-самца в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Ред. )

Другою партией охотников, посланной в то же время за мясом, было убито почти столько же коз и, кажется, поймана одна живая. Почти рядом с нашей партией в хребтах охотился гольд. Он в самое короткое время убил 46 коз без всякой винтовки!

В пору весеннего наста и немного ранее, т. е. приблизительно в феврале и в самом начале марта, тигр, сильно не любящий наста и глубокого снега, не находит пищи по мало еще оголившимся хребтам и потому приблилсается к жилым местам, где ему без особого труда удается раздобыть то собаку, то чушку, то коня. Впрочем, в эту пору коней, конечно, редко где можно найти незапертыми. Замечательно то, что рогатого скота здесь у нас тигр никогда не режет (хотя скот и более доступен для этого), по крайней мере тут, на Даубе-хэ, я знаю только один случай поранения тигром двухгодовалого бычка. А случаев хозяйничанья тигров - и притом самых нахальных - было множество. Не стану перебирать все, а приведу только более недавние и выдающиеся.

По станицам на Уссури вы всегда можете услышать массу рассказов о том, например, как к одному казаку в хату забрался тигр. Чтобы скрыться от него, казак залез между печкой и простенком, откуда тигр стал добывать его, и сам, будучи толще казака, завяз в этом промежутке. На счастье, казак ущупал за собой тупую литовку (косу) и ею кое-как перепилил или проколол глотку нахальному зверю.

Другой случай. Строят около ста пятидесяти человек корейцев дорогу из г. Владивостока, роют боковые канавы по обе стороны дороги, все сгруппированы. Появляется тигр, преспокойно, шагом, проходит по новой дороге между рабочими и безнаказанно скрывается в лесу, заставив трусливых корейцев разводить целую ночь огни и не спать после работы.

А то - едет обратно ямщик. Мороз 25°, а ямщик выпивший, завернулся в доху и дремлет. Вдруг страшный толчок - он вылетает из саней; от падения опомнился, открыл глаза - лошади ускакали, а над ним лежит тигр и смотрит на него, повиливая хвостом. Ямщик обомлел и боится шевельнуться. Думает - дело плохо: мороз берет свое, да и тигр страшен. Он начинает пробовать откатиться от неприятного соседа; видит - дело пошло на лад, только тигр за ним следит глазами и хвостом поигрывает, а с места не трогается. Докатился ямщик, сам того не видя, до обрыва берега Амура, благополучно ухнул с него на реку и ею добежал до станка, не доходя которого увидал своих запутавшихся коней и разбитые сани.

Не помню наверно, кажется у Красного Яра (недалеко от с. Никольского), охотились трое - двое русских и один инородец. Идут двое первых самым гребнем хребта, так что им хорошо виден гольд, который тащит козу низом. Смотрят, а инородца начал скрадывать тигр: забежит ползком несколько сажен вперед, притаится, пропустит мимо себя - и опять та же история. Так несколько раз. Сверху подбежать на выручку невозможно, так как отвесный утес, крику тоже не слышно, чтоб предупредить... начали стрелять и махать руками и шапками... После третьего или четвертого маневра тигр схватил не слыхавшего ничего инородца и вместе с ним и козой скрылся в зарослях...

В начале февраля 1884 года начальнику нашей телеграфной станции господину К. дали знать, что верстах в восьми от нас в фанзе Цивайза тигр похитил собаку. Господин К. с телеграфистом С. (не охотником) отправился туда покараулить хищника, так как последний почти всегда повторяет свое посещение. В фанзе среди манз * началось общее волнение и к вечеру была натаскана масса оружия для отражения ужасного гостя; тут были пики, секиры, топоры и чуть ли не земледельческие орудия. По рассказам манз, тигр прыгнул на крышу сарая, с нее во двор, где схватил собаку и с нею вскочил опять на крышу. Когда манзы с криком и гамом целой толпой бросились за ним, он пошел по коньку сарая, дойдя до конца которого, обронил собаку во двор, спрыгнул опять за ней, но тут, под натиском расхрабрившихся манз, кинулся в угловой хлевок и, не находя никакого выхода, кроме небольшой трещины в глинобитной стене, разломал последнюю и ушел. Только собака осталась манзам на пельмени...

* (Манза - маньчжур. Ред. )

К. проверил рассказ по следу, имевшемуся на снегу крыши и в хлеву, а затем остался ждать нового посещения.

Темнело. В большой фанзе с бумажными окнами было много народа: курили, галдели; горели очаги, - вообще было светло и шумно. Почти в каждом бумажном окне есть небольшая дырочка, проковыренная для того, чтобы видеть то, что делается во дворе. К. осмотрел в одну из них двор: было почти темно, и на небе чуть вырисовывался конек противоположного сарая, через который в прошлую ночь тигр совершил свое неудавшееся путешествие. В одном месте на коньке в виде неопределенного возвышения темнела задранная ветром солома, которую К. заметил еще засветло...

Прошло довольно много времени. Манзы, ухаживавшие за К., приехавшим избавить их от неприятного гостя, тоже часто справлялись в оконные отверстия о благополучии во дворе...

Вот один из них таинственно подходит к К. и еще таинственнее шепчет: "Ламаза!" (тигр).

К. хватает винчестер и нагибается к отверстию: крыша едва-едва видна, но, вглядевшись, можно разобрать не одну, а уже две кучи... которая из них вновь появившаяся - отгадать невозможно...

Слово же "ламаза", услышанное и подхваченное остальными манзами, вызвало переполох; вспомнив, что у них кони хотя и в сарае, но не заперты, они все нестройной толпой, с гвалтом, фонарями и своим импровизированным оружием направляются к выходу, с ними выскакивают присмиревшие со вчерашнего дня собаки. К. старается вернуть всех словами. Но не тут-то было, народ возбужден!... К. начинает их заталкивать назад уже силой и с ругательствами.

Только ему удалось втолкнуть последнего обратно и он начал притворять дверь, как в неуспевший еще закрыться проход с испугом прошмыгнула одна из собак. Другая же в ужасе прижалась к наружной стенке, затем быстро кинулась к воротам. Моментально на то же место легко спрыгнул массивный тигр, свернул вслед, треснули ворота, и предсмертно взвизгнула не успевшая убежать собака...

На утро решетчатые ворота оказались проломленными, а далее - след тигра и кровь утащенной собаки.

На другой день, под вечер, узнав обо всем случившемся у К., мы вчетвером (считая и К.) на двух санях отправились в фанзу Цивайза.

Когда мы подъезжали к фанзе, было совершенно темно; небо морозное, снег рыхлый, погода мягкая. Дорога шла прибрежными тальниками, и если б не наши разговоры, то совершенно бесшумно бежали двое саней.

Вот сквозь тальники уже совсем близко мелькнул огонек фанзы. Вдруг в фанзе крики, беготня, замелькали огни. "Уж не поздно ли?"-говорит кто-то в санях, - не тигра ли они пугают? Не напали ли хунхузы!" *

* (Хунхузами называли китайских разбойников. Ред. )

Я видел лишь бегущих людей. Только крик вроде "бедо, бедо!" выделялся особенно резко.

Мы остановили коней и взялись за винтовки. Несколько человек, сильно перепуганных, с фонарями летели к нам навстречу... Дело в том, что через дорогу был поставлен привод на тигра из двух или трех бердановских винтовок. Свет фонаря ясно отбрасывал тень шнурка вершках в шести от переднего коня!... Мы не знали, благодарить или ругать манз за их осторожность. Сделай передний конь хоть полшага лишних - уж дело случая было, в кого попали бы пули.

Ночь в фанзе и утренние поиски не стоят внимания, поэтому обращусь к следующему случаю, которого был очевидцем.

В середине этого же февраля повадился у нас в Анучине шляться чуть ли не тот же самый тигр, на которого ездили в Цивайзу. Особая его примета была та, что одна из лап, не помню которая, была слегка поранена в самую пятку, и поэтому на следу ясно значилось кровавое пятно, копейки в три величиною. Этот тигр, видимо, был сильно голоден, так как объедал остатки сожженных, павших от изнеможения рабочих быков, у которых еще при жизни и до сожжения нечего было есть. Не взирая на это, тигр преусердно и почти каждую ночь обирал их в саженях 30 от крайних домов урочищ, а затем уходил отдыхать, путешествуя уже по речке, саженях в трех от обывателей не мирного, а военного сословия! - Нахальство!?

Убедившись в последнем, я первый взялся за оружие: в том месте, где должен был пройти тигр, т. е. там, где скрещивались его следы, я устроил балаганчик из жердей, покрыв его толстым слоем сена, настлал его и внутри, чтобы было теплее лежать, и в ту же ночь, вооружившись винтовкой и ножом, с вестовым, несшим копье, отправился караулить.

Ночь лунная. Шагах в 70 от скрадка, посреди протоки, на льду лежит хорошо видная, обгорелая и необъеденная бычья голова. У правого плеча торчит копье вестового, а обиндевевший ствол винтовки высунулся из балагана и освещен далее мушки почти полною луною.

Первой является мысль об утлости нашего убежища, затем, через час, - о глупости нашего предприятия, а затем уж - о тепле в своей хате, и этот самый сильный довод гонит нас около 12 часов ночи домой к горячему ужину и теплой постели.

Так проходят три ночи с малой лишь разницей во времени. На четвертую же случилась такая история. Штабс-капитан К. спрашивает меня утром 22 февраля, буду ли я сидеть сегодня.

Буду, - говорю, - а что?

Да я хотел посидеть. Сделай одолжение.

Словом, уступил я пост на эту ночь ему. И вот утром пошел я проверять следы. Гляжу - тигр стоял передними лапами в самом балагане, а бычья голова оттащена шагов на сто вверх по речке и обгрызена до основания рогов. Что за леший? Бегу к К.

Ну, что же ты сделал?

Ах, брат, извини, вчера, знаешь, гости... Я совсем собрался... Да, видишь... Ну... Пойдем выпьем... А что?

Да вот что: ночью-то тигр в балагане был!

Я рассказал ему всю историю и что след прошел мимо самой его хаты.

Ну и слава богу, что не пошел, - облегченно вздохнул К.

А ты разве караулить ходишь, когда знаешь, что тигр не придет? - расхохотался я.

В тот же день утром, сообщив Р. и взяв с собой двух унтер-офицеров, мы мигом очутились у бычьей головы и затем уже по следам прошли до большого солнопека за версту от Анучина.

Один из унтер-офицеров, Михей Иванов, о котором как об опытном следопыте я говорил раньше, был с нами. Он заявил, что тигр, наверно, лежит в этом солнопеке, и оказался прав. Только что мы поднялись на половину горы, как отличили на оттаявшей слегка земле ясный отпечаток лап тигра, а в самой вершине, где кончалась проталина и начинался снег, был выходной след только что поднятого нами животного, так как даже мелкие крупинки взбудораженного снега не успели обтаять на довольно сильном солнце.

Быстро мы двинулись вперед по следам, идя друг за другом.

Тигр шел хитро - все время орешничками и дубнячками, и хотя те и другие были немного выше колена и видно было далеко вперед, но ни на одном из просветов ни разу нам не удалось его увидеть. С места, как только его разбудили, он пошел довольно крупными прыжками (аршин 7 - 8), к ним же он прибегал и на открытых местах, которые нельзя было обойти, но затем аллюр его переходил в небольшую рысь, которая не более как через полторы версты перешла в шаг.

Легкий наст не выдерживал не только нас, но и тигра. Я говорю "не только нас" потому, что зверь был грузнее каждого из нас по крайней мере вдвое. Однако он в одном месте, еще когда мы не поднимались на солнопек, соскочил с крутого берега реки на лед всеми четырьмя лапами в кучу и не провалился: передовому же из нас пришлось спускаться с берега как раз на то же место, но осторожно, сидя и держась за кусты, и стать ногами на ту же точку, где был след скученных лап животного, и он провалился.

След зверя направлялся на северо-восток, как раз поперек направления хребтов, из-за чего приходилось то подниматься на пологие солнопеки с густыми орешниками и небольшим, но твердым снегом, то спускаться в редколесье сивера с глубокими, выше колена, сугробами.

Тигр, видимо, слабел с каждой минутой, так как шаг его сделался мал и неровен, и только на более открытых местах он напрягал силы и перебегал быстрей, чтоб не попасться нам на глаза. По уверению Михея Иванова, он шел впереди не больше 80 сажен. Михей говорил так, соображаясь уж не знаю с какими приметами, оставленными на снегу и на кустах. Слова его, впрочем, скоро подтвердились, так как впереди нас саженях в 60 был небольшой перевальчик, совершенно оголенный от орешника, через который, судя по направлению следа, тигр должен был перейти и на который мы уже давно смотрели в ожидании этой минуты.

Вот сажен за 50 от него след завилял в разные стороны: мы начали осторожно, с готовыми винтовками, его распутывать. Вдруг, смотрим, лежка... Глаза устремились на перевальчик... Через него двумя громадными скачками промчался тигр, и только щелкнули ему вслед два сухих напрасных выстрела да вздымило кверху на перевале снег от чьей-то пули. Несмотря на зря пущенные заряды, мы быстро взбежали на гребень, надеясь еще увидеть животное и посмотреть, не попал ли чей на авось, но ни тигра, ни следов попадания не было.

Мы порешили на том, что зверь, видимо, устает, и хотя нет ни чаю, ни хлеба, и одеты мы легко, все же надо попробовать догнать его еще раз до темноты.

А темнота была не за горами: короткий февральский день подходил к концу; в воздухе похолодало и зарумянило, и снег стал трещать под ногами. За перевальчиком тигр довольно долго шел скачками аршин по 5 и 6, а затем снова перешел на рысь и тотчас - на шаг. Мы, хотя очень устали и вспотели, однако прибавили шагу, самый сильный ходок М. Иванов быстро прокладывал нам тропу по следу зверя.

За вторым хребтом, в полугоре - лежка; мы убавили шаг... Через несколько минут - опять лежка. Обе показывают, что зверь сильно устал: что-то вроде желтого пота видно на снегу во всю лежку. Не знаю, потеют ли тигры? Еще короче переход - еще лежка, еще больше пота.

Зверь, видимо, сердится, так как на лежках заметно по нескольку выбоин от ударов хвоста. Каждую секунду ждем, что увидим зверя. Но уже почти темно, а мы сами повысунули языки, так как по снегу стало идти совсем тяжело, а тигр уже не везде проваливается.

Вот след своротил вдоль хребта по твердой полосе, а нас она не держит и стрелять почти невозможно - до того стемнело...

Пришлось бросить.

Назавтра еще была надежда попытаться на лыжах. Теперь же надо было возвращаться домой своим следом и не отдыхая, чтобы не замерзнуть. Луна уже давно пересилила вечернюю зарю и слабо освещала нашу усталую группу, с тупым терпением ломавшую то выдерживающий, то подламывающийся глубокий снег.

Близок локоть, да не укусишь! Так и этот подлый зверюга - шел вплоть, хвост видели, разглядели, что и шерсть длинная и даже при прыжках трясется, а не могли добыть бродягу на четыре верных винтовки...

Насчет подлости, ума или хитрости, если не надоело, расскажу еще про него.

В скором времени после первого поиска, а именно 1 марта, денщик доктора И. ездил за дровами в первую еловую падь по Эль-да-го и, приехав, сказал, что видел след того же тигра с кровавым пятном от лапы.

Доктор дал нам знать, и сам, Р., я и два унтер-офицера тотчас же отправились попытать счастья. След нашли скоро, своротили по нему в кусты, перешли небольшую проточку Эль-да-го и почти тотчас же в гущине подняли тигра, так как шли шумно и не ожидали, что он лежит так близко от дороги.

Тигр пошел вверх берегами Эль-да-го и ее притока. Левый солнопечный берег уже сильно оттаял, и густая его высохшая трава давала возможность свободно и скрытно идти животному, оставляя только следы местами на нерастаявшем снегу. Насколько показала шевелящаяся еще трава, лежки и свежий помет, тигр шел от нас еще ближе, чем в первый раз; тут и берега, обросшие густыми тальниками, грецким орехом, ветлою, черемухою и ильмом, способствовали этому.

По-видимому, тигр был сильно истощен, так как на ходу останавливался и ел полуисклеванную гнилую зубатку, выброшенную последней осенью водой Или рыбаками. Помет же его, против обыкновенного, как случалось видеть в другие охоты, был в малом количестве и содержал в себе много непереварившейся травы. Неужели же он с голоду ел траву? Положим, время было такое, что добывать мясо ему было трудно, так как он невеликий мастер ходить по снегу, тем более последний, расстаяв только на самых крутых солнопеках, остался еще в большом количестве в сиверах, а чуть вечер (т. е. те часы, когда охотится этот хищник)- застывал и трещал на пологих солнопеках, - предупреждая всех о приближении тигра. Может быть, тигр ел траву в виде лекарства - не знаю, но не думаю этого, так как трава в эту пору была совершенно сухая, перезимовавшая под снегом и, вероятно, потерявшая уже все свои целебные свойства.

Но вот Эль-да-го повернула, не подставляя ни одного берега юго-восточному солнцу; тальник стал гуще и нам пришлось идти по снегу выше колен. Снег был тугой - еле-еле проламывался и едва вытаскивалась усталая нога.

Знаешь что? - говорит мне Р., - тут есть параллельная реке дорога; пускай унтер-офицеры идут следом, а мы дорогой зайдем по скале вперед, а потом по дровяной дорожке свернем к реке и подождем тигра.

Сказано - сделано: мы тотчас же выбрались на дорогу. Прошли около 300 шагов ею... сворачивает первая дорожка под молодичками к реке...

Свернем тут, - говорит Р.

Нет, - говорю, - еще шагов через двести будет другая, а то эта чересчур близко под гоном.

Прошли до другой, параллельной ей, и, свернув, дошли до реки, осмотрели - след еще не прошел.

Заняли удобное место, чтоб не пропустить тигра, и ждем.

Тальник по обоим берегам вместе с рекой был шириной около ста шагов; место было не особенно дикое, так что прозевать было трудно.

Ждали, ждали... уже, кажется, давно пора бы - день темнел. Вдруг по той же дорожке, по которой пришли мы, слышу, идет кто-то.

Что ты? - спрашиваю одного из подошедших унтер-офицеров.

Да, ваше благородие, тигра сошла с реки; прошла той дорогой, что коло фанз ближе, должно, останавливалась и вам вслед глядела, когда вы шли дорогой.

Вот так штука! Пойди мы той дорожкой, что была раньше и по которой предлагал идти Р., мы наверное бы встретили его! Никак мне не думалось, что этот зверь шел так близко под гоном, но что прошло, того не будет.

Пошли мы, проверили слова унтер-офицера; оказалось, тигр действительно довольно долго стоял у самого выхода дровяной дорожки на проезжую, так как успело насочиться на этом месте порядочно крови и лапы были составлены вместе. Что он соображал, тут стоя, - не знаю, может быть, просто разглядывал нас, своих противников, так как место было совершенно открытое, и в это время мы шли от него, думая о том, как бы перехватить его на реке. Должно быть, мало магнетизма в кошачьих глазах, что ни у кого из нас не было желания обернуться назад. Может быть, из-за этой особенности кошки так ловко и вплотную скрадывают животных.

Постояв у проезжей дороги, тигр перешел ее и полез в утесистый, сильно крутой и оттаявший солнопек у берега Эль-да-го. Было темно. Мы проследили ход тигра только до утеса, а затем отправились ночевать в ближайшие корейские фанзы, оставив преследование До утра.

Проспали кое-как в душной, блошивой корейской фанзе с горячими канами * и холодным воздухом, битком набитой голыми корейцами, которые, сняв свои единственные ватные куртки, начиненные всевозможными насекомыми, только покрякивают от удовольствия, поджаривая всеми боками свое голое тело на горячих канах. А наш брат с непривычки лежит и думает: "О, господи, скорей бы свет! Ох, господи, - лучше б спал на морозе где-нибудь в лесу, в болоте - все лучше". Но все-таки перед светом одолеет не то сон, не то какое-то забвение - корейцы перестали вертеться, каны поостыли, а голые тела чем-то уже накрыты, оставив открытыми только заплетенные на головах тумаки и около 20 пар курносых ноздрей, испускающих тяжелый, неравномерный храп и сап, стремящийся под дымные своды прокопченной фанзы.

* (В жилищах у маньчжур и корейцев труба от печи проходит под низкими лежанками - канами, поэтому они всегда теплые. )

Чуть брезжило, а мы были уже на следу у солнопека, по-видимому, все довольные, что выбрались на свежий воздух, хотя пробирало порядочно.

Унтер-офицер Трофимов уже карабкался на утес, чтобы разобрать след, а через несколько минут, остановившись на небольшом приступке, замахал нам руками. Зацарапались и мы к нему.

Вот, прости господи, везет окаянному! Извольте посмотреть, - говорит Т. вполголоса, показывая на землю рукою, когда мы, задыхаясь, вылезли на приступок.

У большого камня, как видно по сильно примятой и улежавшейся траве, была ночная лежка тигра. Немного ниже, сажени на три по крутому каменисто-песчаному спуску, виден след катившейся на заду косули - это на ней проехал тигр, и по всему этому протяжению - следы крови и большие клочья шерсти; рядом два следа быстро промчавшихся вниз косуль.

Затем задавленная косуля была втащена наверх недалеко от лежки и съедена вся до основания, даже с потрохом и со всем содержавшимся в нем, осталось только одно ухо с клочком кожи, копытце с небольшим куском ноги и самая малость непереваренной травы из желудка! А затем еще испражнения сытно поевшего хищника.

Действительно везет этой шельме! Вот так закусил с голоду - теперь не догнать ни за что.

Покурили мы, разобрали след: он пошел вниз наискосок, затем вышел на дорогу и прямо по дороге вверх по долине. Решили проследить еще, в надежде застать тигра где-нибудь спящего, но все было напрасно: поевши плотно, зверь шел совершенно иначе, и мы ни к чему уже два раза варили чай для подкрепления, ни к чему забирались бог знает на какие вершины. Только и было интересного в этот раз, что, во-первых, тигр с нахальством прошел мимо самой манзовской фанзы, хотя шел, вероятно, даже когда было светло (не хотел ли он на закуску свиснуть еще собачку?), во-вторых, он нам открыл свое, или другого собрата, логово невдалеке от фанзы.

Это было смрадное место в самой глуши и чаще, где валялось много обглоданных, преимущественно собачьих костей; отсюда хищник в голодное время делал набеги на фанзы, и он же, вероятно, в это время попал под выстрел настороженной допотопной китайской винтовки.

Как рассказывают очевидцы, у манз был форменный кутеж, когда однажды ночью они услыхали выстрел и рев, а на рассвете торжественно подобрали большого зверя. Варилось, жарилось и парилось мясо во всех видах; стряпались пельмени, суп и жаркое. Так как тигровое мясо едят для храбрости, то, вероятно, в силу этого и по случаю торжества прибывшие гости - соседи манзы - помогли слопать целого тигра чуть ли не в один день. Шкуру набили соломой и торжественно привезли продавать в наше урочище, где и продали ее за 50 рублей начальнику телеграфной станции. Набитое чучело было внушительных размеров (восемнадцать четвертей) и, приставленное к высокой печи, почти равнялось с ней.

Кажется, и нашего тигра (с кровавой лапой) коснулась Немезида, так как около этого же времени солдатик, отправившийся в кедровник, находившийся около тех мест, где держался наш тигр, наткнулся на труп зверя, слегка засыпанный снегом; размер следа был такой же, но на лапах, как я не искал, не нашел признаков поранения. Шкура была очень красивая, но зверь, по-видимому, изголодавшийся. Неизвестно, по какой причине он сдох, так как его непотрошенного отправили во Владивосток на продажу.

В этом же месяце ефрейтор моей роты хороший охотник Леонтьев был командирован на телеграфную станцию Лазарева для охраны находящегося там батальонного груза. Не помню, которого числа, ночью явился тигр и утащил собаку. На это утро Леонтьев с другим солдатиком - не охотником и с небольшой собачонкой ротного воспитания, довольно охотно скакавшей по любому следу, отправился следом. Недалеко ему пришлось пройти мелкими орешниками, когда шагах в ста впереди поднялся тигр. Леонтьев тотчас же приложился и ударил (из берданки) его по лопаткам. Тигр высоко подпрыгнул на всех четырех лапах и, страшно рявкнув, пошел наутек, огибая небольшую сопочку. Леонтьев, заряжая, обернулся, а его спутник и собачонка, бойко бежавшая до тех пор по следу, стояли оба, как окаменевшие.

Ты что же, Кремнев? - крикнул он товарищу, а сам бросился наперерез тигру.

Кремнев, как лунатик, бессознательно и тихо стал подаваться вперед.

Между тем Леонтьев, выбежав на сопку, увидел идущего зверя и, еще раз довольно близко ударив его в зад, перешиб крестец.

Тигр злобно, сдавленно зарычал и полез, волоча зад, прямо на Леонтьева, вперив свои желтые злые глаза в темные напряженные глаза охотника, уже зарядившего винтовку и медленно прицеливавшегося... Шагах в шести зверь сильно дрогнул всем телом и как был, так и замер, прилегши к земле, с небольшим отверстием во лбу от конической пули.

У Леонтьева отлегло все, и только теперь сильно затряслись руки.

Кремнев и собачонка почти не сдвинулись с места с начала драмы. У счастливого победителя не было духу укорить оробевшего. Забавно то, что собачонку пришлось растолкать, чтобы вывести из оцепенения, и пока шли кустами до деревни, она была настолько нервна, что, нечаянно задев за какой-нибудь куст или травинку хвостом, с визгом отпрыгивала и быстро поворачивалась мордой к задевшему ее предмету.

По рассказу Леонтьева, тигр, утащив собаку, съел не больше половины и отходил от нее не далее десяти шагов, что видно было на снегу.

Существует общее убеждение, иногда подтверждающееся фактами, что собачье мясо действует на тигра усыпительно. Факт тот, что этот лютый хищник, свободно съедающий четверть лошади, целую козу, пол изюбра и более * , иногда с опасностью для собственной жизни добывши собаку, страшно долго смакует ее.

В 1886 году ранней весной мне случилось убить изюбра. Я был только вдвоем со стрелком Палецким, и мы оба сразу же отправились за конем, чтобы увезти оленя. Придя домой, я отправил коня с Палецким и другим унтер-офицером. Оказалось, что изюбра кто-то утащил, и оба стрелка сначала подумали на медведя, так как с горы, на протяжении, по крайней мере, полуверсты, зверь тащил изюбра волоком, придавив вокруг все кусты. Далее, где спуск сделался отложе, след волока исчез, но не было и костей. Земля была твердая, и охотники еле-еле различали след зверя, пошедшего дальше и тащившего, по-видимому, изюбра на себе. Но вот на одном низком и сыром месте ясно отпечатались глубокие тигровые следы, а далее, у ключа, - остатки почти съеденного зверя.

14 сентября 1885 года нам дали знать, что верстах в двух от нас у новоселов деревни Гордеевки в одну ночь тигры повалили трех коней и, высосав кровь, еще не начинали есть. Собраться было недолго, тем более при таких хороших условиях, как сентябрь и двухверстное расстояние. Решились караулить всерьез, по всем правилам, так как ночи стояли теплые, а там, где лежали загрызенные кони, имелись деревья.

Отправились доктор И., поручик Ш. и я.

Ввиду серьезности предприятия я даже не взял с собою курево, а прихватил только на всякий случай не особенно толстую длинную веревку.

Взяли в деревне трех хохлов-проводников, которые должны были указать нам, где лежат кони. Двое из провожатых были с заряженными, должно быть дробью, одностволками, которые они прихватили, и с величайшей осторожностью, боясь, вероятно, больше своих одностволок, чем зверя, поместили их удобно за спиной.

По брошенному жребию доктору пришлось сидеть у отдельно лежащего коня, ближе к дороге, мне и III. досталось место у двух других коней, которые лежали саженях в 5 - 7 один от другого.

Солнце уже закатывалось, когда мы усадили И. на его дерево и сами отправились отыскивать своих коней.

По высокой и густой полыни нам это удалось только когда начало смеркаться. Торопливо выбрав деревья, мы уже хотели взбираться на них, когда хохлы заявили, что назад они одни идти боятся. Много стоило слов и времени уговорить их, что еще светло, что мы, поднявшись наверх, будем оберегать их путешествие, что если мы пойдем с ними, то пропустим время, и т. п., пока они решились уйти, нарочно шумя и разговаривая для большей безопасности.

Но вот все стихло, серое небо надвинулось над нами и сильно потемнело. Только один из коней - белый - выделялся слабым пятном на почерневшей земле... Хотя мы разместились на лесинах, саженях в шести один от другого, мы уже различать друг друга не могли. Сидеть было страшно неудобно из-за веток, растущих кверху под острым углом к стволу, неудобно было и прицелиться или переменить фронт. Не помню, долго ли просидели или, скорей, простояли мы на своих постах, но вот в темноте ночи по сухой полыни послышалось легкое шуршание - будто кто-то осторожно обползал вокруг занятое нами место. Может быть, зверек какой нибудь, а может быть, и тигр делал разведку у своей добычи.

Так как ровно ничего не было видно, то я уставился на белое пятно, обозначавшее коня, ожидая на нем увидеть темную тень появившегося животного. От долгого напряжения казалось, что пятно колышется и изменяет форму, но стоило только на секунду зажмурить глаза и взглянуть сразу, как все оставалось по- прежнему...

Опять все тихо - даже тоскливо.

Должно быть такое же чувство одолело и Ш.- он начал ворочаться на своем дереве сперва тихо, а потом даже с треском ветвей. Я молчу. Недалеко, на берегу реки с гамом, чем-то испуганная, сорвалась большая стая воронья...

Чего это они ночью перепугались? - заговаривает вполголоса Ш.

"- А вы чего там вертитесь? - шепчу я еще тише.

Да вот бурку пристраиваю половчей!...

Ах, думаю, черт возьми! Ему ловко там с буркой, а я-то в одном коротком пальто, даже и привстать-то больно!...- И мне представилось уже, что Ш. мягко подложил один конец бурки под себя, а из остального сделал что-то вроде палатки. Ну, ладно, думаю, пускай спит; зато стрелять буду я! И только что успокоил себя этой мыслью, как вздрогнул, увидев в темноте мелькнувший огонек... Не знаю, что мне подумалось об огоньке в тот момент, но во всяком случае не то, что это закуривает сигару поручик Ш.! Я мог просидеть, не куривши, до утра, но тут - бурка и сигара?! Меня затошнило... Я забыл всякую осторожность.

Вы закурили, А. И.?

Да. Да я вверх пускаю...

Нельзя ли попросить у вас папироску? Я с собой не взял, а уж теперь, наверное, ничего не дождемся.

Уговорились слезать и на этот раз уйти. Но внизу было темно и густо.

Что, вы слезаете?

Скоро вы будете на земле?

Сейчас! - опять взаимное надувательство и хохот после понятого обмана.

Наконец, стали спускаться не на шутку, строго соблюдая расстояние от земли, и, кажется, я, вследствие

того, что сильно хотел курить, соскочил первым.

Затем явился вопрос, как мы отыщем доктора. Направление приблизительно мы знали, хотя и в темноте, но точно найти было невозможно, тем более что мы и днем даже блуждали. Можно было или миновать доктора совсем, или напороться на него неожиданно и получить заряд вместо зверя. Кричать все время тоже неловко - будто боимся.

Пошли так, наудачу, изготовив винтовки, а пройдя, по-нашему, приблизительно половину, выстрелили и закричали, тотчас же отозвался и доктор, хотя и значительно в стороне от взятого нами направления.

Ш. тоже ничего не видал, а только пожертвовал ножом и перстнем, когда влезал на дерево, и, несмотря на поиски, обе вещи в темноте найти было невозможно. Желая выйти покороче на спящую деревню (в которой, вероятно, чуя близость тигров, не лаяла ни одна собака), мы долго еще проплутали, пока вышли на дорогу, - до того трудно было ориентироваться в темноте.

На другой день у меня не было времени, и Ш. ходил караулить со своим вестовым. Он рассказал, что тигры приходили, когда было еще довольно светло, но вся неудача вышла из-за того, что они с вестовым уселись на одно самое удобное из неудобных деревьев; вестовой поместился выше, лицом в другую сторону, и первый увидал подходивших небольших тигров; чтобы предупредить своего барина, не испугав тигров, он стал толкать его в голову ногой, обутой в сапог с подковкой... Ш. овладело бешенство: он знал, что случилось что-то важное, и не знал, что выбрать - осторожно ли повернуться или отлупить своего вестового за бесцеремонность, но вышло среднее - он обернулся неосторожно и испугал подходивших двух тигров, которых он все-таки успел увидеть. Ш. говорит, что это были небольшие, вероятно молодые звери. По следу же, который мы проверяли, и по количеству поваленных коней можно было заключить, что шлялась целая семейка - два больших и два малых. И" эта семейка ушла безнаказанно!

Около масленицы 1889 года тигров было что-то особенно много, и они бродили преимущественно возле жилья. Не было почти ни одного дня, чтобы не слышалось новое про их проделки.

В нашем урочище появились тоже эти приятные соседи и свои нападения довели до нахальства. В самом центре урочища, населенном почти исключительно военными, из которых почти у каждого есть винтовки или дробовики, в одну из ночей тигр задавил чушку у штабс-капитана Б. Тигр забрался сюда невзирая на то, что в центре урочища дома расположены кучно, по-городски, близко к казарме с вечными дневальными и к постам с вечными часовыми, движущимися патрулями и другими служебными разгонами.

А про окраины, т. е. про дома, расположенные по берегу реки, и говорить нечего: у доктора И. (имеет три винтовки, две двухстволки) тигр стащил сеттера; там же ободрал бок двухгодовалому бычку. У вашего покорного слуги (оружия столько же) утащил пойнтера и так испугал коней, что они с этой минуты стали бросаться, особенно от лежащих предметов - бревен, клочков сена и тому подобного.

Около моего дома, в 20 саженях, находится ночной пост, на котором дневальные вечно поддерживают огонь. В ту ночь, когда произошло похищение, как нарочно, шел мокрый снег и дневальному попались сырые дрова, с которыми он провозился до самого рассвета, слыша, что кто-то ходит около, и чувствуя опасность. По распоряжению начальства, часового на этом посту вооружили винтовкой.

Заведующий охотничьей командой офицер с несколькими охотниками преследовал того тигра, который утащил собаку у доктора, и совершенно неожиданно встретил зверя тут же за речкой на очень высоком уступе горы. Тигр доедал собаку! Вследствие неожиданности никто не приготовился стрелять; раз выстрелили почти на вскидку, затем преследовали и... только.

Несмотря на всю деятельность охотничьей команды, тигры поставили урочище в осадное положение; чуть стемнело, по улицам боялись ходить; в гости, в особенности на окраины, в одиночку почти не ходили, а больше целыми толпами, а не то, невзирая на близкое расстояние, запрягали коней; некоторые носили ножи, револьверы; некоторые брали вестовых; некоторых конвоировали с винтовкой, а может быть некоторых, из более храбрых, при путешествии домой одолевала такая бешеная рысь или иноходь, что только темнота скрывала эту тайну. Стало близко уже к той карикатуре, которая была помещена в нашей газете в 1885 году, в то время, когда тоже шатались тигры, хотя и не в такой степени. Там был изображен капитан К., идущий к начальству с вечерним рапортом: впереди его вестовой с фонарем, другой с колокольчиком; сам К. с винчестером и в шашке, а сзади них еще патруль с винтовками...

Резиденцией своей один из тигров избрал густо заросший тальником островок на Даубе-хэ, в самом близком расстоянии от телеграфных построек. Отсюда он и делал свои набеги и, невзирая на то, что его караулили, что на него была поставлена ловушка, утащил штук девять свиней, две собаки, оборвал бок большому бычку так, что тот скоро пропал, и нахальнейшим манером, несмотря на то, что его почти ежедневно преследовали и окладывали, возвращался на тот же остров, как восвояси.

Положим, что оклады у нас делались не столько неумело, сколь небрежно и жадно: рассчитывали добыть зверя с четырьмя-пятью человеками, тогда как в людях не было недостатка. Всякий из нас зарился добыть шкуру собственноручно. Некоторые, у кого, например, была утащена тигром чушка, считали его своим и чуть ли не запрещали его стрелять, хотя примет его или клейм не определяли.

С островка тигра почти всякий раз вспугивали; он переходил по льду реку с густо заросшими берегами, высматривал, где стоят редко расставленные нумера и, пробравшись между ними по поляне какой-нибудь едва заметной лощинкой, благополучно доходил до гор.

Раз и я с охотниками из роты делал подобный оклад: двое шли по следам зверя, а двое караулили на лучших лазах. Поднятое животное прошло очень близко от меня, но я его не видел.

Мы пошли его преследовать по горам, следили до самого вечера, и я опять только убедился в том, что тигр великолепный тактик; отступая, он занимает вершинки гор (видны на снегу лежки), откуда спокойно следит за вашими движениями, и пока вы будете карабкаться на одну вершинку, он скрытно, не торопясь, занимает следующую и т. д. Но, несмотря на то, что в иных местах вследствие редколесья и удобного наклона горы в нашу сторону мы должны были его видеть, нам это не удалось ни разу, до того ловко этот крупный хищник умеет применяться к каждому дереву, кусту, пню и валежнику. Если мы пили чай, он располагался невдалеке и спокойно ждал, когда мы кончим эту операцию. Это было видно по сильно пролеженному вальбищу, доходя до которого, мы всякий раз удивлялись, как не заметили животное с того места, где варили чай, хотя мы подробно вчетвером оттуда рассматривали каждый кустик, а это всего на расстоянии каких-нибудь 200-400 шагов и еще на белом снегу?! В некоторых местах тигр, не желая проходить открытые полянки, делал петли, подходил к нам еще ближе и, по-видимому, старался угадать наши намерения. К концу дня ему сильно надоело наше назойливое преследование: он стал часто ложиться и бить хвостом по снегу... Только заходившее солнце успокоило его и нас.

Каждый шаг тигра обдуман. От преследователей он далеко не уходит, чтоб знать их намерение, взятое ими направление и вообще иметь их на глазах.

Мне кажется, что если б горы везде были удобны, то на привычных конях догнать или загнать тигра не составило бы особенного труда, так как зимой здешние леса видны далеко насквозь, а других приютов по горам, вроде густых камышей или чего-нибудь подобного, не имеется; поверх же орешничков, дубового кустарника с коня должно быть хорошо видно.

В том же 1889 году и тоже около масленицы в 15 верстах от нас на большой дороге в село Никольское тигр напал на обоз, но, не рассчитав прыжка или оттого, что рванула испуганная лошадь, попал на пустые сани и со злостью стал их грызть и рвать бывшие на них мешки, производя эту операцию на полном скаку испугавшейся лошади. Там же и, кажется, тот же тигр среди белого дня, при народе, потащил выпряженного быка из остановившегося обоза. Уже после целого ряда подобного рода проделок он попал под пулю запасного стрелка Князева. Тот, идя по дороге, увидел подбирающегося к нему тигра, выстрелил и попал ему в лапу около плеча; тигр начал бегать по кругу, вероятно, вследствие того, что одна из лап не действовала, и, наконец, залег за повалившееся дерево. Князев влез на дерево и оттуда добил зверя.

Вообще около масленицы 1889 года недалеко от нашего урочища было убито шесть тигров, в большинстве случаев настороженными ружьями; в самом же урочище не убили ни одного, невзирая на сравнительно большое число дельных охотников.

В двух-трех верстах от нас, в деревне Гордеевке, тигр утащил порядочного поросенка. Гордеевские хохлы уже заранее были настроены посещениями этого бродяги, и как только раздался визг поросенка, хозяйка вылетела в чем была из избы и погналась за тигром с криком "кинь! кинь!"... Тигр действительно кинул поросенка, но уже закушенного.

Всю массу рассказов про этого страшного хищника, конечно, написать невозможно, но я приведу еще два интересных случая.

Был в здешнем краю знаменитый охотник Перевалов. Его и его товарища после неудачных выстрелов тигр заставил влезть на деревья и побросать оружие, а сам преспокойно улегся под одним из деревьев.

Просидев некоторое время, охотники стали придумывать, как выбраться из своего глупого положения. У одного из деревьев валялось близко брошенное ружье, и Перевалов задумал выудить его. Набрав и надрав с своих охотничьих препаратов и костюмов довольно длинную веревку, он привязал к концу ее сучок в виде крюка и занялся ужением, но тигр заметил это тотчас же и чуть не лишил Перевалова с трудом добытого им шнурка. Посидели еще немного и выдумали попытать счастья - отвлечь внимание тигра тем, что стали бросать в него пулями. На тигра это подействовало, стало отвлекать и беспокоить и даже заставило переменить место. Когда же пули были почти на исходе, удалось выудить винтовку, и последняя пуля из нее была удачнее всех.

Много лет тому назад в Хабаровске с поста у порохового погреба тигр стащил часового в тулупе, но пока он его нес, часовой незаметно освободился из рукавов и вывалился на землю, а тигр унес один тулуп. После этого случая по распоряжению начальства в нише порохового погреба сделали решетчатую дверь, за которой разводящий на ночь запирал часового и тот мог защищать пост из-за решетки.

У нас специально тигровых охотников нет; настоящими "тигрерами" считаются те, кому тигр дал возможность попробовать силу своих зубов и лапок. В этом отношении особенно прославился живущий на посту Раздольном (в 30 верстах от села Никольского) крестьянин Худяков, который, возвращаясь с охоты, случайно наткнулся на целую семейку тигров и убил троих! Но один, которого он считал наверняка убитым, очнулся в то время, когда мужик обдирал его собрата, и прописал Худякову на ноге и руке вечную память. Худяков стрелял из винчестера; сам он по сие время жив, здоров и еще хороший охотник.

Большинство наших охотников убеждены, что здешний тигр не лазит на деревья; это, впрочем, и подтверждается тем, что от него спасаются на деревьях, караулят с деревьев и вообще в многочисленных рассказах не услышишь о том, что тигра застали на дереве или что он влез на дерево. Между тем все известные натуралисты, описывая бенгальского и королевского тигров - собратов нашего, не лишают их этой способности. Только от одного знакомого гольда, хорошего промышленника, я слышал, что здешний тигр хорошо лазит по деревьям и что он это видел два раза сам. Он же мне говорил, что местный черный медведь тоже лазит по деревьям, а бурый - только в молодости. Возможно, здешняя порода деревьев служит причиной этого? Размеры деревьев далеко отстали от тропических, кора и сучья тоньше, что и не позволяет, видимо, крупным хищникам удерживаться на них когтями или лапами.

Может ли дикий зверь поверить своему заклятому врагу - человеку, если тот превратил его жизнь в ад? И как поведут себя оба, если станет понятно, что только вместе они смогут найти путь к спасению? Рассказ основан на реальных событиях, происшедших в 1974 году.

В сибирских деревнях принято навеличивать друг друга — называть по имени и отчеству. Забавно, когда так обращаются к пареньку лет семнадцати. Или того пуще — к опустившемуся селянину, развалившемуся на крыльце сельпо. Но, как говорится, из любого правила всегда есть исключения...

Федюня родился на юге Хабаровского края и никогда не задумывался о том, что можно куда-то уехать за лучшей долей. Так и жил в своей деревне, не бедной, даже развивающейся за счет добычи зверя да народившегося недавно лесного промысла, когда начали размашисто, начисто оголять ближние сопки. Техника уж не по одному бревешку тянула к поселку, а целыми охапками. Будто старалась быстрее извести тайгу, перемалывая гусеницами молодой подрост и нарушая все ключики да ручейки.

Федюня уже в школу бегал, когда леспромхоз открыли. Рос он не бедовым, и не тихоней, к соседям относился уважительно. А вот не дали ему отчества. Может, оттого что отца у парнишки никогда не было. Теперь уж четвертый десяток разменял, у самого двое пацанов поднимаются. Давно уже стали звать Федором. Да и ладно. Жить можно. Скандалов он ни с кем не водил, зла ни на кого не держал. Радовался жизни, мир узнавал с широко открытыми глазами.

Еще он с дедом грибы да ягоды таскал на сдачу государству, папоротник по весне собирал. Хороший заработок был. По три раза за день полные мешки пучками уложенного папоротника вытаскивал на заготовительный пункт. Денежки сразу платили. Радостно. А еще пуще радость была, когда мать, принимая от него вечером заработок, всплескивала руками, словно птица крыльями, и ну его обнимать да целовать.

— Работник ты мой! Золото ты мое! Как же ты быстро бегаешь, что столько заработал! Ба-тюш-ки!

Внутри становилось тепло и хотелось еще смотреть, как мамка пересчитывает деньги… Вот с тех пор и причислил себя Федька к промхозу, без которого и жить-то незнамо как. Особенно сроднился он с хозяйством, когда на каникулы зимние попал к дядьке на участок. Ходил там на лыжах, разводил костер, кипятил в котелке чай, учился обдирать белку — таежное счастье. Именно тогда проснулся в парне азарт к промыслу. Родился охотник.

Отслужил Федор в армии и после дембеля дня дома не высидел — вышел на работу с записью в трудовой: принят штатным охотником. Правда, директор вел разговоры о том, что нужно выучиться на егеря, об охране природы, о каких-то мероприятиях, помогающих зверям жить.

Но это было так далеко, что парень даже не вникал в эти разговоры. Радостные чувства переполняли его, он так и ходил по поселку с растянутой донельзя улыбкой на лице. Может, потому и девчонки висли на нем гроздьями. И когда перед самой охотой Федор робко объявил матери о том, что они с Любаней решили пожениться, мать лишь мягко улыбнулась, развела руки, как для объятий, и тихо проговорила:

— И славно!

Труд штатного охотника не назовешь легким. На участке нет начальника. Сам решай, куда идти, когда и сколько. Час, два или все десять часов надо шагать, чтобы вовремя проверить капканы, пока мыши не постригли ценный мех, чтобы прибежать к собакам, загнавшим наконец-то упорного соболя. В зимовье притаскиваешься, едва передвигая натруженные ноги. А утром чуть свет снова в лес. Федор считался хорошим промысловиком, удалым, надежным. И тайга притягивала к себе молодого мужика все больше...

Пришел новый директор, почему-то завел старую песню. Рассказывал, что работа егеря нужная и что не всякий зверь сможет выжить без помощи человека.

— А в чем эта помощь заключается, можно прочитать здесь, — сказал и сунул в руки книгу «Обязанности егеря охотничьего хозяйства».

Соседом по охотничьему участку у Федора был Николай Аверьянович. Гулял Аверьянович в межсезонье, кажется, не пропуская ни одного дня. И все-то у него отговорки были заготовлены на любой день:

— Я в отгулах — гуляем!.. Сегодня отпуск дали — обмываем… Что-то спину пересекло… Мать старуха совсем занедужила, взял по уходу…

Но что удивительно, на промысле он не позволял себе даже стопочку. Охотился Николай Аверьянович усердно. Собак хороших держал и путики добрые. Медведя брал каждый год, а то и пару. Правда, один не ходил, берегся. Выследит берлогу или на дупло наткнется и бежит к соседу.

— Феденька, выручай! Делов-то на ладошку, а все с мясом будешь.

Федору и мясо-то не особо нужно, но соседу не откажешь. Готовились, через день-два выходили к берлоге, страгивали зверя и уверенно, без суеты добывали. Шкуру, жир, желчь и медвежьи лапы Николай Аверьянович выносил сам и по окончании сезона продавал китайцам, которые с удовольствием скупали такой продукт. Да и от пушнины, которую кто-то утаивал, китайские скупщики не отказывались. Платили при этом гораздо больше, чем промхоз.

Как-то, придя к Федору в зимовье, Николай Аверьянович увидел ту самую книгу, про егеря.

— Это чё такое? Ты в егеря, что ли, собрался?

— Пока не собираюсь. Хотя, если честно, мне многое не нравится в твоей работе. У тебя на участке уже кабарожий след не найти, ты же у каждого залома все петлями загородил.

— Ой, кабарогу пожалел! Да кому она нужна? Мясо только на приманку, а струйка, сам понимаешь, хорошие деньги стоит.

— Ты же не только самцов ловишь петлями, а и маток всех подряд вылавливаешь, даже не поднимаешь их.

— А для чего она мне, матушонка-то? Струйки нет, клыков нет. Вот и ставлю там капканчики, где кабарожка задавилась. Соболек ее сам найдет.

— Как же ты не понимаешь, что рубишь сук, на котором мы все сидим?

— Не будь дураком, Федюня, бери все, что можно взять! Вот егерем станешь, тогда приходи, воспитывай. Хе-хе!

Вроде и спотыкнулись, набычились в тот раз друг на друга, но удержались от открытой ссоры. Негоже соседям в злобе жить...

А тут случилось Федору берлогу найти. К дуплу с собакой подошли без лишнего шума. Лаз был хоть и невысоко, но понятно сразу, что спит белогрудка. Бурые медведи в земле берлогу делают, а эти, гималайские, в дуплах. Деревья выискивают такие, что только диву даешься.

По всей Сибири таких деревьев не сыскать, как на юге Хабаровского края. Особенно раздаются вширь тополя Максимовича, названные так в честь ученого, их открывшего.

Вот в таких исполинах гималайский медведь и устраивает себе спаленку на зиму. Чтобы определить, в каком месте ствола расположено гнездо, охотники простукивают дерево обухом топора. Если выпугнуть хозяина не получается, ствол прорубают. Там же, в гнезде, стреляют медведя, потом совсем вырубают и вытаскивают. Дупло при этом, как место зимовки, погибает. Кто из охотников понимает это, тот не занимается такой охотой...

Федор потоптался вокруг деревины. Кобель, чуть поскуливая, заглянул в глаза хозяину.

— Пойдем, Кучум! Негодные мы с тобой охотники, не можем решиться на простое и понятное дело — на разбой. Душа не лежит.

Возвращались по пологому водоразделу, который разделял и два участка — Федора и Николая Аверьяновича. Что-то толкнуло охотника, и он решил заскочить к соседу...
Войдя в зимовье, он вдруг боковым зрением увидел что-то желтое. Тигриная шкура!

Она висела на длинной жерди мездрой наружу. По ней прыгали, усердно отколупывая мерзлый жир и прирези мяса, жуланчики — таежные синицы. Именно к их помощи прибегают охотники, чтобы обезжирить трофей, не прилагая усилий.

Федор мрачно стоял над растянутой шкурой тигра, как над покойником. Все вдруг стало чуждо и гадко. Стащил с гвоздя свою тозовку, накинул на плечо понягу, уже хотел двинуться в обратный путь, но кобель вдруг залаял. Со стороны кедрача выскочили собаки Николая Аверьяновича.

— Здорово, Федя! Здорово, соседушка! Гляжу, ты только подошел. Разболокайся! Сейчас махом чайку сгоношим.

Он как-то засуетился, выказывая излишнее радушие.

— Ты чего это, Николай Аверьянович, совсем съехал с катушек? Уже за тигров принялся? Не знаешь, какой сейчас настрой на этого зверя? Если будет замечено браконьерство на тигра, промхоз закроют. Николай Аверьянович вдруг перестал суетиться, аккуратно примостил ружье на стену. Посмотрел на шкуру, перевел взгляд на Федора, набычившегося, словно перед дракой.

— Ты послушай, если интересно. Никто, никакая инспекция меня не изловит ни в жизнь. Где я и где они, егеря твои? Они только по дорогам шастают, пацанов вылавливают с рябчиками да шоферов-лесовозчиков проверяют. А в лес они и шага не сделают. Так что я ничем не рискую. А главное, это же я в целях защиты.

— Ну-ну… Защитник!

— А ты не насмехайся. Помнишь переход через ручей, у скалы? Вот там он меня и прижал. Мне бежать-то некуда. Он все равно догонит. Да он бы меня, как мышонка, прибил одной лапой.

— В воздух бы пальнул. С двустволкой же таскаешься.

— А ты меня поучи! Я же пацан, первогодок в тайге. Поучи!
Повисла пауза. Рассказано складно, однако как-то не верилось Федору. Человек, он же умнее зверя, должен был найти выход.

Аверьяныч потоптался еще, охлопал рукавицами штанины от снега.

— Пошли чай пить!

— Нет, я к себе, —свистнув собаку, Федор пошел, не оглядываясь...

Два года с тех пор прошло. Николай Аверьянович уже и «Жигули», купленные на тигриные деньги, утопил в реке. При встрече Федор кивал ему головой, но не останавливался, чтобы поручкаться, как бывало раньше.

Собираясь на охоту в этом году, Федор обнаружил вдруг, что Кучум стал стариком. Увидел, как тот тяжело поднимается с лежанки, как трудно делает первые шаги на одеревеневших, словно чужих, ногах. Стал считать, сколько ему лет. Получалось одиннадцать.

Что же теперь делать? Искать в деревне рабочую собаку перед сезоном бесполезно. Расстроился, конечно, но решил оставить все как есть. Не сможет — значит, будем капканить. С тем и ушел на сезон.

ФОТО АНДРЕЯ ТОМИЛОВА

Завозиться в тайгу стало гораздо легче: леспромхозовские выруба подходили уже к самому участку. Правда, и зверька от этих лесовиков становилось все меньше.

Кедрачи выпиливали до последнего дерева. А о таких породах, как лиственница, сосна, ель да пихта, и говорить нечего — все под корень. Еще страшнее, что ведут те промышленники варварский молевой сплав леса по ценнейшим дальневосточным рекам. Вывозят на берега заготовленный лес и сталкивают тракторами в воду.

И лес, кувыркаясь, расплываясь по всей реке, забивает протоки, устраивая там гигантские заломы, оседает на отмелях и косах, выбрасывается и застревает на стрелках. А такие тяжелые породы, как лиственница, ясень, просто тонут в омутах, на многие годы вытесняя оттуда рыбу, так как отравляют воду продуктами гниения.

Мысли об этом так заняли охотника, что он не заметил, как трактор доставил его прямо к зимовью. Сезон, как обычно, начинался с бытовых вопросов. Прибрав привезенные продукты, вытряхнув из матрасовки прошлогоднюю траву, Федор надрал свежей, духмяной, разложил ее на ветерке, чтобы проветрилась. Остаток дня пилил дрова.

Сходил на ключ, по-хозяйски обследовал свой старый заездок и понял, что работы еще на день хватит. Хариус уже катился. Надо успеть что-то изловить для себя, хоть флягу засолить. И на приманку на первое время.

Только на четвертый день после заезда Федор, собравшись, двинулся на разведку. За день видели с Кучумом несколько белочек, рябчиков, свежие следы кабанов — семейка была небольшая, но местная. Как настоящие морозы упадут, можно будет мясо добыть.

Федор, хоть и остался в сезон практически без собаки, промышлял успешно. Белка кормилась на лиственнице, так как та уродила шишки в этом году. Кучум старался. Белку выискивал результативно. А вот соболя так ни одного и не догнал. Соболя уходили от собаки легко, будто надсмехаясь над ее немощью. Федор прекратил охоту.

Жалко, очень жалко, что друг так быстро состарился…

Ночами уже хорошо подмораживало. Дождавшись непогоды, сильного северного ветра с сучкопадом, Федор отправился искать кабанов. Примерно зная, где они жили, он быстро вышел на следы, обошел с подветренной стороны и легко подкрался. Карабин, хоть и старенький, пулю клал прилично, поэтому добыть подсвинка не составило большого труда.

Добыча была приятна и увесиста, и пурга, закрутившая в гигантском вихре и тайгу и время, уже не казалась ужасной, а была просто временным неудобством, которое скоро пройдет.

Через два дня падера и правда улетела в сторону Сихотэ-Алиня, оставив в тайге художественный беспорядок. Отойдя от зимовья километра два, Федор обнаружил свежий след тигра. И какой! Как иногда шутят охотники, «шапкой не закрыть». Чуть выше по склону тянулись еще два следа. Ясно: мамка с подросшими тигрятами.

На исходе дня, завершая путик, охотник снова наткнулся на знакомые следы. Распутывая их, прошелся туда-сюда, размышляя, каким образом семья наследила в этом месте. Только если вернулась назад? Но с какой целью? Ничего не решив, Федор пришагал в зимовье.

Следующий день был для него трагичным. Возвращаясь с работы, он снова увидел следы тигрицы. Заторопился, словно предчувствуя беду, но было поздно: Кучума на месте не оказалось. А в сторону сопки шел кровавый потаск. Федор задохнулся, кинулся к зимовью и бросился по следу.

Продирался через сплетения лиан, бежал вверх, в сопку, пока не остановился, судорожно хватая легкими морозный воздух. Понял, что можно не спешить, что он уже ничем не поможет другу, так страшно закончившему свой земной путь.

— Э-эх, Кучум, Кучум! — только и шептал Федор, чувствуя, как давится словами.

Два дня он валялся на нарах, тяжело вздыхал, жалел бедного пса. Но работа есть работа, и он снова пошел топтать путики, подживлять капканы, снимать добычу. А дней через пять опять пересек след тигрицы.

— Приперлась!

След спускался с сопки и утыкался в путик, где кошка подходила к самому капкану и долго обследовала его. Приманку не тронула, да и не должна была, ведь тигры едят только свежее мясо. Даже замороженное зверь есть не будет. А вскоре Федор наткнулся на лежанку. Было видно, что кошка провела здесь немало времени. Караулила. Но кого? Присев на корточки, охотник увидел метрах в сорока ниже по склону какой-то широкий след, а присмотревшись, открыл рот. Это был его путик.

— Это что ж, она меня… караулила?

Не желая поверить в то, что обнаружил, Федор торопливо спустился на свою тропу и двинулся по ней, оглядываясь по сторонам.

Через два дня Федор увидел тигрицу. Охотник работал на путике, когда легкая тень привлекла его внимание. Присмотревшись, он увидел, как плавно, изящно, словно не касаясь снега, вышла на тропу и остановилась огромная кошка. Просто огромная!

Тигрица, повернув голову, уперлась взглядом в Федора. Тому даже показалось — посмотрела прямо в глаза. Расстояние было приличное, но волосы под шапкой зашевелились. Кончик хвоста тигрицы чуть дернулся, и она легко скрылась в зарослях.

Повертев в руках абсолютно бесполезную в подобной ситуации тозовку, охотник потоптался на месте, покрутил головой, но пересилил себя и двинулся дальше.

День прошел нервно. Постоянно хотелось оглянуться, прислушаться, все казалось, что где-то верхом, сопкой, пробирается давешняя гостья. «И чего это вдруг тигриная семейка тут остановилась? Что им надо? — вопрос застрял в голове и требовал ответа.

— По логике семья должна жить там, где есть корм. Где корм… Где корм? Но ведь кабанов — любимой добычи тигров — в округе нет. Была семейка, так она ушла сразу, как только я на нее поохотился. Кабарга? Кабарга на сопке есть, не очень много, но встречается. Может, кабаргой кормятся?»

Утром, выйдя на путик, Федор с интересом обнаружил в руке карабин. И когда успел его взять вместо тозовки, да еще готовый к выстрелу? Это нервы. Сколько лет охотился, ходил по тайге, не оглядываясь! Ничего, все пройдет, надо успокоиться...

Тигрица снова стояла на тропе и пристально, не мигая, смотрела на обалдевшего охотника, торопливо дергающего затвор карабина. Уже когда она исчезла, патрон наконец заскочил в патронник и приклад уперся в плечо. Руки не слушались, на лбу выступила испарина: «Она на меня охотится, что ли? Значит, бывает такое? Бывает?»

Всплыли события двухлетней давности. Не поверил ведь тогда Николаю Аверьяновичу, что тигр прижал его к скале. А получается, он тогда правду сказал. Вот как легко сломать дружбу и оскорбить человека недоверием!

Федор крутил головой во все стороны, сопровождая движения поворотами ствола карабина. Что делать? Стоп! Она стояла совсем близко. Почему не напала? Два-три прыжка — и все! Что-то не то, что-то не так! И охотник вдруг понял что. Огромная, красивая кошка, только глаза какие-то потухшие. Пустые глаза. Или грустные. И худая, как доска! Болеет? Да, скорее всего, тигрица была больна.

Федор вспомнил, как в директорской книжице читал, что основная работа егеря — не гоняться за браконьерами, а создавать условия для нормальной жизни животных. Это и строительство кормушек, и посевы кормовых культур, и устройство солонцов. А еще там говорилось, что егеря должны следить за здоровьем животных и производить отстрел больных. Правда, по особым разрешениям.

Тут Федор остановился. «Я пытаюсь оправдать себя? — подумал он. — Еще не убил, а готовлю себе оправдание»…

К ночи испортилась погода. Порывистый ветер выхватывал из туч охапки снега и сыпал его по тайге, сыпал без жалости, заметал человеческие и звериные следы. На следующий день снег прекратился, а ветер разогнал остатки дряблых туч. Упал мороз. Но идти на путик совсем не хотелось. Федор топтался по зимовью, делал какую-то ненужную работу. Оттягивал время выхода...

«Или иди, или оставайся!» — сказал он сам себе нарочито громко, проверил карабин и, убедившись в десятый раз, что патрон в патроннике, нож на боку и легко вытаскивается из ножен, шагнул по свежему снегу. Как на войну…

Тигрица вышла на тропу в том месте, где Федор увидел ее впервые. Вышла неожиданно, как привидение. Только теперь она была совсем близко. Глаза, не мигая и не прищуриваясь, пристально смотрели на человека — извечного врага. Во всем облике была какая-то безысходная решимость. Она не собиралась больше отступать, убегать, прятаться и всем видом показывала, что именно сейчас должно все решиться.

Сколько раз за свою жизнь тигрица видела этих несуразных, неуклюжих людей, шагающих на двух ногах! Но она их видела издали, не позволяя приблизиться к себе даже на выстрел. А теперь человек был близко, почти рядом. Достаточно двух прыжков и одного легкого удара лапой, чтобы этот двуногий сломался.

Все зло в тайге от человека. Это он стреляет, пугает зверей, он ставит разные ловушки. Достаточно одного удара лапой…

Мандраж у Федора прошел. Да его и не было, мандража, были сомнения. Никак он не мог согласовать свой ум с совестью. А теперь все встало на свои места. Теперь отступать некуда: или он, или его. В голове вихрем пронеслась вся жизнь, вспомнилась мать, почему-то заметно постаревшая, в обнимку с Любаней, ставшей со временем еще желаннее, сыновья, тянущие к нему руки. Даже дед вспомнился, давно упокоившийся на деревенском кладбище...

Медленно, медленно поднял Федор карабин и в прорезь прицела поймал лопатку зверя. Чуть ниже. Где сердце. Вот. Вот же оно, бьется... И правда, было четко видно, как шерсть чуть вздрагивала от ударов. Палец плавно потянул спусковой крючок, уже начался процесс, возврата которому не бывает. Вылетевшую пулю не вернуть, как не оживить того, кому предназначена смерть.

Но почему, почему она дает себя убить? Не может быть, чтобы она не понимала, что сейчас будет выстрел. Почему она так покорно стоит и ждет?

Федор ослабил палец на спусковом крючке, но мушку от еще бьющегося сердца не убирал. Посмотрел в глаза зверю. Ему показалось, что тигрица смотрела на него с какой-то затаенной болью, взгляд ее выражал страдание и сожаление. Сожаление, что человек не может ее понять. Или не хочет. Ему легче пошевелить пальцем на спусковом крючке, и все проблемы будут решены.

Тигрица медленно отвела тяжелый взгляд, а потом и вовсе отвернулась от охотника.

Стало четко видно, как на шее развалилась шерсть. Ошейник? Откуда у нее ошейник?!

И тут Федор все понял. Это петля! Она где-то попала в браконьерскую петлю, затянула ее и открутила, оборвала. Петля осталась на шее затянутой. «Она… Она хочет, — осенило охотника, — чтобы я ей помог!»

Карабин медленно опустился, тигрица снова повернула к человеку огромную голову с широкими рыжими бакенбардами. Подняв верхнюю губу, показала белый кривой клык невиданных размеров. Издала короткий, гортанный рык, похожий на дальнее бормотание летней грозы, и исчезла, словно ее и не было.

Но перед глазами еще стоял образ лесного великана, под шкурой которого проступали позвонки и торчали ребра, подчеркивающие высшую степень истощения попавшего в беду зверя.

Осмысливая увиденное, Федор шагал по путику и машинально выполнял работу: очищал капканы от снега, обметал сбежки, поправлял что-то, добавлял приманку.

Уставившись на рябчика, которого хотел подвесить как приманку на очередной капкан, он вдруг понял, что там, где-то в сопке, находятся голодные котята. Они еще не умеют охотиться, и, если еще не погибли, их надо срочно накормить.

Развернувшись, Федор торопливо зашагал к зимовью. Он знал, что тигры не едят мерзлое мясо. Он снял с лабаза два куска кабанятины и занес в зимовье, положил в ведро, подвесил над печкой. Утром, завернув растаявшее мясо в целлофановый пакет, укутав в старую куртку, сунул поклажу в рюкзак и двинулся в сопку, где когда-то нашел поляну с окровавленным снегом. Почему-то он шел быстро, торопился.

В густых зарослях элеутерококка и орешника не больно-то разбежишься, приходилось выискивать проходы, звериные лазы и по ним пробираться. Вчерашние следы молодых зверей встретились уже на склоне. Пройдя по ним, охотник обнаружил две свежие лежанки тигрят. Чуть в стороне виднелась и третья, большая, но ее замело снегом.

Значит, мамка появлялась тут давно. Федор постоял, раздумывая, выложил куски мяса, специально закровянив снег и испачкав кусты, чтобы было больше запаха, и ушел своим следом.

Он уже спустился с сопки и шел к зимовью, когда перед ним, словно из небытия, возникла тигрица. Охотник хоть и вздрогнул от неожиданности, но смотрел на огромного зверя уже другими глазами. Он сразу увидел на шее кошки петлю, изготовленную из старого ржавого троса. Видимо, петля так сильно перетягивала горло, что тигрице было трудно дышать. Бедная смотрела на человека в упор, словно определяя, сможет ли он ей помочь выбраться из беды, стоит ли ему доверять. Она снова показала клыки и исчезла, совершенно не потревожив ни одну веточку.

Вечером Федор занес еще один большой кусок мяса в дом и положил оттаивать. Затем он нашел на полке пассатижи и сунул в карман куртки. Ночью он плохо спал, ворочался…

Утром охотник без труда нашел следы тигрицы. За ночь она пару раз обошла зимовье, до утра лежала под лабазом и ушла только перед рассветом. Федор встал на след и начал неторопливое преследование. Все сомнения были отброшены, перед ним стояла цель, четкая и ясная, и он не отступит от нее. В рюкзаке лежал кусок оттаявшего мяса, а также продукты для себя, на три дня, маленький котелок и топор.

Когда тигрица поняла, что человек неотступно идет ее следом, не позволяя прилечь отдохнуть, она занервничала. Она бежала прыжками, но, задохнувшись, останавливалась, разворачивалась навстречу преследователю и, скалясь, рычала.

Федор продирался по следу только что не ползком, преодолевая дикие заросли, куда уходила от него тигрица. Ее силы были на пределе, ей требовался отдых... Охотник выбрал место, где можно скоротать ночь, развел костер. Он настелил себе толстый слой лапника, привалился спиной к нагретому у костра сутунку и сразу уснул. За ночь поднимался раза четыре, подживлял костер, переворачивался на другой бок и снова засыпал, не обращая внимания на крепкий мороз.

Звезды заполонили все небо, не оставив даже чуточку свободного места, подмигивали наперебой, и на душе у Федора становилось все теплее и легче.

Чуть забрезжило, и он, напившись крепкого горячего чая, вновь двинулся по следу.

Когда солнышко добралось до своей верхней точки, двое, зверь и человек, уже шли друг за другом. Человек мог бы дотронуться до хвоста тигрицы, но не делал этого. Он шагал, нарочито громко разговаривая, приучая к своему голосу, к своему запаху дикого зверя.

Тигрица уже не оборачивалась, не била лапой снег. Она трудно дышала, сипела и свистела. Наконец ближе к вечеру настал тот момент, когда кошка остановилась, чуть повернула голову и упала на мягкий, пушистый снег.

Федор сделал широкий шаг и присел рядом на одно колено, мягко положил руку на загривок кошке. Та вздрогнула от прикосновения, но сопротивляться или рычать сил не было. Она смирилась. И отдала себя в руки человека. Перебирая мягкую, шелковистую шерсть, Федор осторожно продвигал руку к голове. Нужно было спешить, ведь тигрице хватит одной минуты, чтобы отдохнуть и набраться сил для удара.

Она дикий вольный зверь, и в любой момент может проявиться инстинкт самосохранения.

Охотник нащупал петлю и просунул под нее палец. Не делая резких движений, он пассатижами перекусил трос и сразу почувствовал, как глубоко и свободно вздохнула тигрица. Какая-то мелкая дрожь прошла по ее телу, но она продолжала лежать, полностью подчинившись и доверившись человеку.

Федор медленно убрал руку, отполз на шаг в сторону, стянул с себя рюкзак и извлек оттуда мясо, которое положил перед мордой кошки. Тигрица подобрала под себя лапы, качнулась и легла на живот, подняла голову. Казалось, она удивилась, увидев рядом с собой человека, задержала взгляд на расплывшемся в улыбке лице, но ни враждебности, ни страха не проявила.

Обнаружив мясо, она дотронулась до него языком, прислушалась к тайге и снова, уже более уверенно, лизнула мясо. И опять посмотрела на человека. Затем она с трудом, как после продолжительной болезни, поднялась, постояла, демонстрируя свое великолепие, и, словно осмысливая случившееся, взяла в зубы мясо и медленно, тихо ушла в заросли...

Федор неторопко шел к зимовью, мечтая о том, как натопит печь, напьется вкусного чая и завалится спать. Он никак не мог сдержать улыбки. «Если кому рассказать — не поверит. И не нужно рассказывать», — решил он.

После окончания охотничьего сезона Федор сдал пушнину и зашел в кабинет директора.

— Я прочитал книгу, которую вы мне дали. Занятно. О работе егеря.

— Это сколько же лет прошло? Долго читал.

— Каждый овощ в свой срок зреет.

— Значит, надумал, созрел?

— Да, хочу работать егерем.

— Сначала на курсы отправим. Это непростое дело, учиться нужно.

— Я согласен.

P.S. Полную версию рассказа читайте на сайте http://tomilov-andrei.ru/

Здравствуй, молодой литературовед! Хорошо, что ты решил читать сказку "Охотники на тигров (Корейская сказка)" в ней ты найдешь народную мудрость, которой назидаются поколениями. Все окружающее пространство, изображенное яркими зрительными образами, пронизано добротой, дружбой, верностью и неописуемым восторгом. Мировоззрение человека формируется постепенно, и такого рода произведения крайне важны и назидательны для наших юных читателей. Несмотря на то, что все сказки - это фантазия, однако же зачастую в них сохраняются логичность и череда происходящих событий. В произведениях зачастую используются уменьшительно-ласкательные описания природы, делая этим представляющуюся картину еще более насыщенной. Главный герой всегда побеждает не коварством и хитростью, а добротой, незлобием и любовью - это главнейшее качество детских персонажей. Мило и отрадно погрузиться в мир, в котором всегда одерживает верх любовь, благородство, нравственность и бескорыстность, которыми назидается читатель. Сказка "Охотники на тигров (Корейская сказка)" читать бесплатно онлайн можно бесчисленное количество раз, не потеряв при этом любви и охоты к данному творению.

В провинции Хамгён-гдо, в городе Кильчжу, лет двадцать назад существовало общество охотников на тигров. Членами общества были всё очень богатые люди. Один бедный молодой человек напрасно старался проникнуть в это общество и стать его членом.
— Куда ты лезешь? — сказал ему председатель. — Разве ты не знаешь, что бедный человек — не человек. Ступай прочь.
Но тем не менее этот молодой человек, отказывая себе во всём, изготовил себе такое же прекрасное стальное копьё, а может быть, и лучше, какое было у всех других охотников. И когда они однажды отправились в горы на охоту за тиграми, пошёл и он.
На привале у оврага он подошёл к ним и ещё раз попросил их принять его.
Но они весело проводили своё время, и им нечего было делать с бедным человеком; они опять, насмеявшись, прогнали его.
— Ну, тогда, — сказал молодой человек, — вы себе пейте здесь и веселитесь, а я один пойду.
— Иди, сумасшедший, — сказали ему, — если хочешь быть разорванным тиграми.
— Смерть от тигра лучше, чем обида от вас.
И он ушёл в лес. Когда забрался он в чащу, он увидел громадного полосатого тигра. Тигр, как кошка, играл с ним: то прыгал ближе к нему, то отпрыгивал дальше, ложился и, смотря на него, весело качал из стороны в сторону своим громадным хвостом.
Всё это продолжалось до тех пор, пока охотник, по обычаю, не крикнул презрительно тигру:
— Да цхан подара (принимай моё копьё)!
И в то же мгновение тигр бросился на охотника и, встретив копьё, зажал его в зубах. Но тут с нечеловеческой силой охотник просунул копьё ему в горло, и тигр упал мёртвый на землю.
Это была тигрица, и тигр, её муж, уже мчался на помощь к ней.
Ему не надо было уже кричать: «Принимай копьё!» — он сам страшным прыжком, лишь только увидел охотника, бросился на него.
Охотник и этому успел подставить своё копьё и, в свою очередь, всадил ему его в горло.
Двух мёртвых тигров он стащил в кусты, а на дороге оставил их хвосты.
А затем возвратился к пировавшим охотникам.
— Ну что? Много набил тигров?
— Я нашёл двух, но не мог с ними справиться и пришёл просить вашей помощи.
— Это другое дело: веди и показывай.
Они бросили пиршество и пошли за охотником. Дорогой они смеялись над ним:
— Что, не захотелось умирать, за нами пришёл…
— Идите тише, — приказал бедный охотник, — тигры близко.
Они должны были замолчать. Теперь он уже был старший между ними.
— Вот тигры, — показал на хвосты тигров охотник.
Тогда все выстроились и крикнули:
— Принимай моё копьё!
Но мёртвые тигры не двигались.
Тогда бедный охотник сказал:
— Они уже приняли одно копьё, и теперь их надо только дотащить до города; возьмите их себе и тащите.